КОГДА-ТО…
…Когда-то возле церкви Ильи Обыденного в здании, сохранившемся по сей день, располагалась 41-я школа с небольшим садом, как это водилось в Москве. Маленьких нас водили туда, смотреть листопад. Мы бегали под деревьями, собирали желтые и красные с обугленными краешками кленовые листья. Увяданье природы не печалило нас, потому что мы его не замечали. А сад после класса доставлял нам радость. Беготня, воля, факелы листвы над головой…
…Когда-то Вера Ивановна Державина – железная старуха прежней закалки, как клещами зажимала правилами грамматики все классы с пятого по седьмой, а на уроках литературы обращалась к нам:
– Что вы знаете, кроме 1-го Обыденского переулка? – И сама же отвечала: – 2-ой Обыденский!
А дома ее ждала больная внучка, которая числилась в нашем классе, но не была ни на одном уроке.
…Когда-то Мишка Беридзе, знаменитый на всю школу баловник и увалень, тяготившийся своей кличкой «Жиртрестпромсосиска» и отвечавший любому обидчику, даже самому тощему: «А ты – «Жиртрестпромсарделька»! – кричал мне с этажа на этаж, снизу вверх выглядывая в лестничный проем: «Алеш! Выходи на третьем уроке. Меня выгонят!»
…Когда-то Федор Иваныч Меркулов, учитель физкультуры, называл нам, в ногу маршировавшим по залу друг за другом, первую фамилию «двухфамильной» знаменитости, а мы должны были хором угадать вторую.
– Римский! – веселился Федор Иваныч.
– Корсаков! – дружно подхватывал маршировавший класс.
– Мамин!
– Сибиряк!
– Новиков!
– Прибой!
– Мельников!
– Печерский!
– Миклухо!
– Маклай!
– Минин!
– И Пожарский!.. – попадался кто-нибудь на удочку физкультурника.
…Когда-то учительница рисования Жанна Иванна, женщина с ангельским терпением, прежде чем поставить заслуженный кол, ставила карикатуристу два, потом два с минусом, потом два с двумя минусами, и только после этого единицу. А Нил Палыч Желнов, физик, поманив ученицу к доске, не спешил спрашивать по учебнику. Сперва интересовался у вызванной девочки:
– Ну, Любочка, как настроеньице?
– Не скажу…
– Не болит ли чего?
– Не скажу…
И уж тогда, между прочим, переходил к Ньютону или Ому.
Когда он влеплял «пару», глаза его сияли от удовольствия, лучились добротой. Ставя тройку, с улыбкой приговаривал:
– Ничего, золотце, не расстраивайся, тройка – тоже государственная оценка.
На четверке хмурился, а, рисуя пять, ворчал:
– Учишь вас, учишь, неучей… Все равно ни черта не знаете!
…Однажды наша классная Наталья Матвеевна Тарусина задумала приобщить нас к высокому искусству: в доме у одноклассницы мы слушали Первый концерт Чайковского. Нас, кое-как промаявшихся до конца, с последним аккордом как ветром сдуло. Гремя башмаками по старинной барской лестнице, мы помчались в соседний дом к добродушному озорнику Вовке Бауму. У него на рентгеновской пленке с изображением грудной клетки, которую он называл «женской», и мы охотно верили, была записана блатная песня о том, как некий кавалер польстился на прелести ночной красавицы, но она не оправдала его надежд. Утром красавица предстала кривой старухой. По рентгену было четко видно, насколько старуха костлява. Бедный Петр Ильич не выдержал конкуренции. Музыка на костях взяла верх.
…Когда-то Лариса, историчка, преподавала нам античность, и сама казалась греческой матроной: крупная, черноволосая, смуглая, со скульптурными формами. На коричневатой картинке в учебнике истории Древнего мира мы нашли похожую даму. Девочки обряжали ее в густые чернильные ожерелья, а мальчишки наградили пылкими гусарскими усами! Утром она приходила из дому томная, усталая, через силу поднимаясь по ступеням как-то боком. Опытный Валерка говорил, что это ее так муж любит.
…Некогда мальчик по прозвищу «Валёка», бледный и печальный, как романтический рыцарь, страдающий от невзгод послевоенного быта, приносил в школу литровую бутылку со щами и медленно выпивал ее на большой перемене из горлышка, встряхивая время от времени, чтобы вареная капуста не забивала узкий исток. А у школы Валеку поджидали мама и тетя, всегда державшиеся под ручку, как графини Вишенки, – одинаково худенькие, в одинаковых бордовых пальтецах и черных ботиках. Они боялись, как бы на мальчика не напало хулиганье. Подойдя к сыну и племяннику, они, как телохранительницы, с двух сторон брали его под руки – так он и шествовал между ними, тоскуя, но не смея возразить.
…Некогда дед моего приятеля – маленький горбун – читал нам на сквере «Над Тиссой» – шпионский детектив, по страничке печатавшийся «Пионерской правдой». На левом мизинце у горбуна был специально отрощенный ноготь – длинный, как у китайского мандарина. Этим ногтем он подчеркивал строку, на которой останавливался, когда приходила его жена – статная седая дама. Он не доставал ей до плеча и был похож на Риккэ-хохолка рядом с немолодой, но еще прекрасной принцессой. Они удалялись, унося с собой «Тиссу», недочитанные тайны которой меркли перед непостижимостью этой загадочной пары…