ЗНАМЯ, ГОРН, БАРАБАН
А еще в нашей школе классом старше учился парень с двумя прозвищами: «Филат» и «Цыган». Первое произошло от фамилии – «Филатов», а второе – от чернявости и характера: любил Филат проехаться за чужой счет, так и норовил что-нибудь у кого-нибудь да выцыганить, а то и отобрать силой! Учился он плохо, но был очень спортивным, жилистым мальчишкой – складным и ловким. Отловит Филат на перемене умного тюфяка Блюменфельда, затащит в угол, зажмет ему руку и давай выкручивать. Блюменфельд извивается, просит:
– Цыган, отпусти!.. Больно ведь… Честно говорю…
– Терпи, Блюма… Дашь русский списать, тогда отпущу.
– Дам.
– А математику?
Блюма соглашается, лишь бы руку выручить из филатовых клещей.
Остановит Цыган в коридоре отличника Валеку:
– Ну, ты, дурень, я слышал у тебя марочка завелась бразильская? Подари…
Филат «плавал» по всем предметам, и только на физкультуре чувствовал себя королем. Его цепкость, ловкость и сила пригождались ему и на брусьях, и на кольцах, и на канате, и в спортивных играх. Однажды его выгнали с математики и он пришел на физкультуру в наш класс. Как раз Волканя пытался что-то изобразить на перекладине, но для гимнастики был он слишком неприспособленным. Длинный, тощий, малосильный, барахтался Волканя в воздухе и никакой «подъем разгибом» у него не получался.
– Волконский, ты сегодня кашу ел? – спросил учитель физкультуры Федор Иваныч – боксер и гимнаст.
– Ел, – ответил Волканя, дергая ногами.
– Наверно, манную с изюмом – гурьевскую, – предположил Федор Иваныч. – Она силы не дает.
– Вот он и болтается, как сосиска, – определил Цыган.
– Ну, а ты, Филатов, кто?.. Покажи-ка класс, – обратился к нему физкультурник.
– Сейчас эта колбаса свалится и покажу.
Волканя покраснел то ли от напряжения, то ли от стыда и обиды и упал с перекладины.
Тогда Цыган разулся, небрежно подошел к снаряду, примерился, подпрыгнул, крепко ухватился, сделал несколько широких, красивых махов и – оп-ля! – оказался наверху. Даже никто заметить не успел, как он выполнил «подъем разгибом».
– Вот так это делается, князь! – пошутил Федор Иваныч, подмигнув Волкане.
В этот момент в спортзал вошла старшая пионервожатая Пеночкина, дружившая с Федор Иванычем. В руке у Пеночкиной были ключи от Пионерской комнаты. Там под ответственность вожатой хранились пионерские реликвии. Их было три: знамя, горн и барабан. На всех торжествах знаменосцем выступал Блюменфельд, барабанщиком – Волканя, а горниста не было. Кто бы ни пробовал дуть в горн, не мог издать ни звука. Даже смешно: стоит человек, тужится, раздувает щеки, аж весь напрягся, а звук-то – тю-тю… Где он? Кто-нибудь слышал? Вот накануне торжественной линейки Пеночкина и решила кинуть клич по всей дружине: кто еще не пробовал погорнить?
Первым отозвался Филат. Очень ему захотелось прославиться перед всеми, особенно перед Зинулей из 6-го «Б». Но Пеночкина усомнилась, можно ли доверить реликвию такой сомнительной личности? Есть ли у Цыгана музыкальные способности? Да и удастся ли ему вообще что-нибудь выдуть? А за советом она пошла, между прочим, не к учительнице пения «бабе Соне», разучивавшей с малышней революционные гимны, а к своему приятелю – физкультурнику. Федор Иваныч ее обнадежил:
– Филатов – силач! Ему хватит дыхалки прогорнить.
На перемене несколько охотников пошли в Пионерскую комнату. Все-таки Пеночкина первому дала попробовать Колобку, который, по слухам, хорошо играл на баяне и учился гораздо лучше, чем Филат. Но дыхания у Колобка оказалось маловато. Он дул-дул, а горн молчал.
Очередь дошла до Цыгана. Тот брезгливо обтер мундштук, обслюнявленный Колобком, и так дунул, что горн впервые в жизни прорезался грубым и хриплым гудком. То есть звука Цыган добился сразу. Оставалось добиться музыки.
– Ну, это я порепетирываю, – заверил он Пеночкину и уговорил, чтобы она отпросила его для репетиции с русского и математики. Где он репетировал неизвестно, только на уроках его не было целый день.
Наступил час торжественной линейки. В Актовом зале выстроилась вся пионерская дружина. На сцене – директор Юлия Константиновна, завуч Рина Ароновна, представитель РОНО.
– Дружина! К выносу знамени – смирно! – скомандовала Пеночкина. – Знамя – внести!
Из коридора послышался треск барабанной дроби. Это Волканя грянул палочками по надтреснутой коже красного барабана. Четкий ритм пробирал до косточек. Дробь сыпалась как по нотам. Ну и здорово же Волканя барабанил! Недаром он усиленно занимался на пианино, вот и барабан оказался ему по плечу.
Знамя торжественно вплыло в зал. Такое же красное, как барабан. Знамя нес Блюменфельд – лучший математик и знаток русской речи. Щеки его горели.
Рядом Волканя наяривал на барабане. А Филат как воды в рот набрал. Где же горн? Почему горнист не трубит? И тут Цыган вскинул медный, ослепительно блеснувший горн, приложил его к губам и дунул, что было сил. А сил было хоть отбавляй. Но вместо чистой мелодии, подобной той, что звучала по утрам по радио в «Пионерской зорьке», горн захрипел и потешно захрюкал, как поросенок.
И вот они идут, чеканя шаг: Блюменфельд – в центре со знаменем, а по бокам – Волканя-барабанщик и хрюкающий на каждом шагу Филат…
Так он и прославился на всю школу, прогорнив перед всеми. Но особенно перед Зинулей из 6-го «Б». Перед ней горн у Филата не просто хрюкнул, а с каким-то особенным взвизгом.