ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ГОЛОС
Утро, июньское утро в Подмосковье – легкое, умытое рассветным дождем, чуть подсушенное еще не жарким солнцем, мерцающее росой, холодящей босые ступни!
Тяжелые двухэтажные дачи, как в гамаки завалившиеся в густые заросли орешника и сирени, завешенные хвойными рукавами стоярусных елей. Слоистые, покоричневевшие от старости доски дач; темные щели, из которых тянет сыростью, плесенью, мрачным языческим лесом.
Открытая тонкая рама на втором этаже под гипсовой маской античной богини. Лик богини строг и овален, как медальон, бел и рельефен, точно камея на коже, почерневшей от загара.
Утро спящее, дремлющее, пробуждающееся ото сна… Сиреневая прядь, льнущая к окну, и женский голос, льющийся над садом:
На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит…
Мне лет семь. Я останавливаюсь по дороге с колодца в узком проулке перед коричневой дачей. В руках у меня бидон и чайничек. Я держу его криво и не замечаю, как струйка из носика, перевиваясь, течет на траву.
Косые – веером – потоки света пронизаны словно оттуда же с облаков ниспадающими волнами сопрано.
Человеческий голос божествен. Он дан нам затем, чтобы напомнить, что мы не одиноки в мирах. Рожденный в груди, покинувший ее, он осеняется свыше невидимым Распевщиком, напутствующим его и устремляющим в наши души. Между поющим и слушающим стоит некто Третий, единственно владеющий тайной песнопения. Музыка и есть ощущение Его присутствия.
На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит…
И я хочу только, чтобы все это замирало, не стихая, зыбилось, не меняясь, слышалось, не продолжаясь. Мне не нужно других слов, иной мелодии. Ничего больше мне не надо. Да и может ли быть что-нибудь большее, нежели это неведомое пенье на июньской заре, наполняющее сад вечным предвосхищением счастья?