ПОЕЗДКА ПО ИМПЕРАТОРСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ
Посвящено отцу моему
Петру Федотовичу Пруткову
1.
Паровоз на Питер мчится,
Значит, времени в обрез.
Солнце светит в очевидца
Ослепительных небес.
А труба дымит, что кратер,
Сыпля искры в синеву.
Едет мой веселый фатер,
Как собрался, на фу-фу!
Вспоминает день текущий,
Как ему за пятерик
Залила кофейной гущей
Весь печерский патирик
Бабка Саввишна, два раза -
(«Не спапашилась, милок…») –
Весть ему от дегтемаза
Нагадав на посошок.
Как божилась: «Хоть на сто тыщ
Об заклад с тобой побьюсь!
Помяни меня, Федотыч,
Если звать его не Гусь».
2.
Поезд едет, поезд дышит
В пышном дыме, как в шарфу,
И горячим паром пышет:
Фа-фа-фа и фу-фу-фу.
По лугам колеса катят,
Разгоняя тьмы стрекоз.
В синий бархат, как дитятя,
Запеленут паровоз.
Машинист в большой фуражке
С аккуратным козырьком,
Красный ворот у рубашки
Обдувает ветерком.
Он – Беккауер, он знает,
Где бекас, а где дрофа.
Левый глаз дымком кусает.
Фу-фу-фу и фа-фа-фа.
Кочегар зубаст и весел,
Он огонь развел в шкафу,
Пылью угольной завесил.
Фа-фа-фа и фу-фу-фу.
Позади на трех платформах
В медных касках, высоки,
Сто орлов – гвардейцев горных,
Блещут хладные штыки.
А вагончики трясутся:
Стык на стык… мосток… мастак…
Вкривь и вкось окошки трутся,
Дверцы хлопают, раз так.
В том окне – султан улана,
Здесь – парадный аксельбант,
Крест на рясе капеллана,
Белой грудки бриллиант.
И, наверно, где-то рядом, –
Озорник всегда таков, –
Со своим невинным взглядом
Петр Федотович Прутков.
Он давно забыл про бабку!
Совершенствуя талант,
Он в Твери целует лапку,
В Бологое – бриллиант…
И, охватывая дымом,
Не страшась холмов и ям,
Поезд мчится по родимым,
Розовеющим полям.
Вот оне летят поодаль,
Вот бросаются в овраг.
Что оне нам: снедь? свобода ль?
Или тайный Божий знак?
Но когда мы в бездны канем
И спасенье обретем,
Мы их, Господи, помянем
В светлом царствии Твоем.
Перелески, рощи, чащи…
Вот и станция вблизи.
Поезд вынырнул фырчащий.
Ну, пожалуй, тормози.
3.
Петр Федотыч из вагона
В станционный – марш! – буфет,
Дабы ломтиком лимона
Спрыснуть тамошний паштет.
Глядь, а там служивый дегтем
В сапоге мурует щель.
А его буфетчик локтем:
«Ну-кось, Гусев, выдь отсель.
Уходи, на воле пахни,
Там намазывай, не здесь!»
Петр Федотыч так и ахни,
Даже вытянулся весь.
«Барин, вам куда? На Питер? –
Гусев деготь ткнул под стол. –
Зря тогда паштет едите.
Ваш ведь поезд отошел…»
Фатер-мутер!.. Вот уж ехал
В самом деле, на фу-фу…
Залетел в вагон орехом,
Как последний стих в строфу.
Вспомнил Саввишну везучий!..
Ну, а дома без затей
Описал он этот случай
Доброй матушке моей.
Про железную дорогу.
Про «фа-фа» да про «фу-фу».
Та крестилась: «Слава Богу!»
И стучала: «Тьфу-тьфу-тьфу…»
* * *
Супруга мне сказала: «#Досуга
Я с вами не имею. Да-с!», –
И тряпочкой отерла досуха
Жбан с кислой надписею : «Квас».
Вскипела в сердце кровь бурунами:
- Я с вами б разделил досуг,
Когда бы лира всеми струнами
Моих не связывала рук.
Мои «Досуги»» в быстротечности
Оставят память потому,
Что их повертываю к Вечности –
Не к жбану бренному сему!
ГОВОРЯЩАЯ ФАМИЛИЯ И ЛОДЫЖКИ
1.
ГОВОРЯЩАЯ ФАМИЛИЯ
И. П.
Когда ты мелешь сущий вздор
По поводу моих талантов,
Мне жаль тебя, Илиодор
Проклеветантов!
И самый подлый наговор
Не возмутит мой профиль дантов.
Позор тебе, Илиодор
Проклеветантов!
Докучных ведомств серый сор
Мизинца стоит ли Атлантов? Будь выметен, Илиодор
Проклеветантов!
Кто вольнодумничать остёр,
Тому не место среди грандов.
Сгинь с глаз моих, Илиодор
Проклеветантов!
2.
ЛОДЫЖКИ
Тому же губернскому секретарю
Итак, ты мелешь сущий вздор
По поводу моих талантов.
Остановись, Илиодор
Проклеветантов!
Уймись, твердя, что перед сном,
Не делая большого шума,
Я развлекаюсь под столом
В манере Юма.
Что свечи не вращаю сам
Глазами, но, резов и прыток,
Щиплю впотьмах коленки дам –
Больших спириток.
А я спрошу тебя в упор:
- Ты это видел, жалкий сплетник?
Позор тебе, Илиодор!
Сгинь, проклеветник!
Лжец попадается на лжи.
Врун погибает на деталях.
Меж дам встречались и мужи…
А дамы в шалях
Тебе расскажут, что поэт,
Знакомый им не понаслышке,
Не за коленки щиплет – нет! –
Но – за лодыжки.
И потому замри, вихор.
Не место под столом у грандов
Таким, как ты, Илиодор
Проклеветантов!
РУМЯНАЯ ЛИЗА
(басня)
Одна
Девица во дворец была приглашена
На танцы.
Да вот беда: была она бледна,
А там нужны румянцы.
По счастью, лекарь – друг отца
Утешил Лизу:
- Чтоб изменился цвет лица,
Достаточно поставить клизму…
Три тура танцевал с ней царь.
Потом какой-то иностранец.
Всех восхищал ее румянец.
Она горела, как фонарь.
Счастливей всех, пунцовей всех.
Успех! Успех!
Готов сравнить ее с Авророй
Поэт на комплименты скорый,
И у парадного крыльца
Ей подавали жеребца.
Природы шалости видны,
Бывает, что и по лицу,
А путь к парадному крыльцу
Подводит с тыльной стороны…
* * *
Вкушаю ль фигу, грушу ем ли,
Не смейся надо мной, дружок,
А лишь подчавкиванью внемли
Да губы складывай в рожок.
И если я толпой бездушной
Однажды буду взбит, как крем,
За свой высокий свист воздушный,
Что издаю, когда я ем,
То должен знать в мой час полдневный,
Скорбя, стеная и любя,
Что в той толпе тупой и гневной
И близко не было тебя!
РОМАНТИЧЕСКИЙ АВТОГРАФ
(баллада)
С красивым римским носом
Шагала по откосам
Девица Кацнельсон,
Держа листок в кармашке.
Вокруг цвели ромашки,
Стоял блаженный стон
Ея родных, знакомых
Несметных насекомых
Блестящих, как металл.
А где-то, тужась плавно,
Гобой влюбленный Фавна,
Срываясь, трепетал.
Как вдруг… девице этой
(Стыдливость, не посетуй)
Представился один
С не хуже римским носом
Гулявший по откосам
Известный господин -
Курчавый, точно овен,
А величав, сановен –
Кругом повадки льва!
Взор устремлен куда-то,
Бант вздыблен и кудлато
Трясется голова.
Его густыя брови,
Подвижные в любови,
И прыщ и тонкий вкус… –
На всем лежала мета
Маститого поэта,
Возлюбленного муз.
Провидческая сила
Судьбы за ним носила
Гусиное перо,
Чернила на подносе,
Чтоб на любом откосе
Он мог иметь бюро.
Девица Кацнельсон же
Остолбенела. Он же
Возвел глаза на лоб.
И никакое «Здрасьте…»
В нем пыл природной страсти
Сдержать уж не могло б.
И вот оне – обои! –
Под фавновы гобои
Склонились между трав…
И на бумаге белой
Он ей оставил смелый,
Свой дивный и летучий,
Свой лучший
Авто#граф!
СЕМЕЙНАЯ ГОРДОСТЬ
Мой дед – майор Прутков Федот
Владел не хуже слогом,
Чем Юлий Оттович фон Додт,
Представший перед Богом.
А в части дислокации,
Военного азарта
Изведал пертурбации
Почище Бонапарта.
В Прутках – имении своем
Построил плот фасонно
И вел сражения на нем
Изряднее Нельсона.
Был в частной переписке он
С Вольтером (больше лета),
И слал свои записки он
(Но, правда, без ответа).
Майор не просто, а премьер!
Завидней ухажера
В Европах – ну-тко?.. Кавалер!
И чин премьер-майора.
Отсюда прямо пишется,
Без толмачевой блажи:
«Пусть чужеземец пыжится,
Но мы ничуть не слабже».
ЧРЕДЫ СОЗВУЧИЙ
Возвещу, возвращу, возмещу, возмущу,
Возропщу, воплощу,
Перевешу.
Заблещу, загрущу, замещу, замощу,
Заплещу, запрещу,
Как депешу.
Возвышай, воздвигай, возлагай, возникай,
Возражай
И не требуй ответа.
Воскуряй, воспаляй, воспевай, воспылай,
Восставай, восторгай
Как поэта.
Обнажу, обряжу, огражу, оснежу,
Остужу, откажу,
Перелягу.
Изловчись, изогнись, изолгись, изощрись,
Искусись, истомись.
Дай мне шпагу!
Надломлюсь, надурюсь, надушусь, надышусь,
Напущусь, напрягусь,
Перекину.
Утопи, усыпи, укрепи, уступи
И поставь мне горчичник
На спину.
СВАТОВСТВО В ОБЕД
- Вы предложили руку до закуски, –
Мне говорил добрейший мой кюре. –
Но временные рамки слишком узки!
Вослед закуски съеден суп-пюре.
- А я рекомендую под второе, –
Советовал святитель Ипполит.
Ах, на второе ели вы жаркое,
Разыгрывался только аппетит.
Я потерплю, пожалуй, до десертца.
Как это будет тонко: на десерт
Вам руку предложить свою и сердце!
Так завещал аббат маркиз de Sert.
Но съев самбук с какою-то конфеткой
И выпив кубок Белого Орла,
В меня, смеясь, вы кинули салфеткой
И выскочили вдруг из-за стола.
Нет, не по мне душевной бури волны,
Моя стихия – трубки легкий зной.
И вот сижу недоуменья полный
Один, как перст, над утварью пустой.
* * *
Не я ли в королевском Кракове
Узрел сыры вблизи фонтана?
Прелестна, как Венера в раковине,
Передо мной стояла панна.
Как чисто пел трубач над городом
В бойницах Марианской башни!
Себя же я представил вороном,
Нашедшим сыр на пышной пашне.
Свеж, ноздреват и в легкой плесени…
Его кусочком съесть хотелось.
Но ручки панны клин мне взвесили,
И робость превратилась в смелость,
Когда взамен: «Нарезать?» – радостно
Поправив бантик где-то сзади,
Спросила: «Накромсать?» – и варварство
Не каркнуть было бы: «Кр-ромсайте!..»
ВИРТУОЗ – I
(басня)
Однажды некий виртуоз
Сверх всяких доз
Приутомил собранье
Игрой на фортепьянах.
Начал ране,
Чем думали и вроде не всерьез,
А так усердно разыгрался,
Что кончить уж никак не мог:
- Еще прелюдию… А ну!.. Еще вальсок…
Богат репертуар универсала.
Да у народа терпежу не стало.
Нет больше сил музыкой упиваться!
А чем напрасно убиваться,
Один другому вслед по-тихому утёк…
Бывают те,
Что хорошо играют,
Но времени отнюдь не соблюдают.
ВИРТУОЗ – II
(басня)
Другой приехал виртуоз.
С часами.
Не задержу, мол. Время.
Знаем сами.
Играл недолго, как и говорил.
Но так гремел и так спешил
С программкой точно к сроку уложиться,
Что публику в два счета оглушил
Быстрей, чем нежели
Успел сам оглушиться.
Будто по клавишам расставил он петарды,
И ну их бедный рвать –
Аж взмокли бакенбарды!
Хорош…
Да редко попадал по нужной ноте,
Муссируя одно и то ж,
Как бы на скорости зашедшийся в икоте…
Народ разборчивый, признаться, был смущен,
Но не роптал, поскольку видит ручки
Работают, а человек в отключке.
Как попенять ему, что мажет он?..
Да пудель начал гавкать,
Артамон.
Где люди, слыша фальш,
Подать не могут знаки,
Там не выдерживают
Музыку собаки.
СУПРУГЕ МОЕЙ АНТОНИДЕ ПЛАТОНОВНЕ
(УРОЖДЕННОЙ ПРОКЛЕВЕТАНТОВОЙ) ПОСЛЕ ШУМНОЙ
РАЗМОЛВКИ НАШЕЙ АПРЕЛЯ ОДИННАДЦАТОГО ЧИСЛА
Антонида, Антонида,
Не хочу, чтоб с криком: «Бей!»
Ты ушла, как Атлантида,
Вглубь, на дно души моей.
О, возьми хоть на полтона
Ниже, Бога не гневи,
Антонида – дочь Платона,
И, как Китеж, восплыви.
Трудно быть женой Вулкана.
Вулканический герой
В небо поздно или рано
Извергается порой.
Дата творческих безумий
Постоянна, как маяк.
Если грозный я Везувий,
Ты – Сицилия моя! [1]
Так узри ж во мне Атланта,
Извини суровый бас,
И опять Проклеветанто-
Вой услышу нежный глас.
ТРАПЕЗЫ ДВОРЯНИНА
Я кушал в адмиральском ресторане,
Где подавали устриц и омлет,
Где дае слух о вяленой тарани
Имел запрет.
Морил червя в поганейшем трактире
Среди чумных и пьяных половых,
Готовых сбить весы, рвануть по гире
И дать под дых.
Однажды ночью в Королевском замке
Я бланманже вкушал под клавесин,
Вводя себя с усилиями в рамки
Меж дам и вин.
Делил с монахом трапезу в овраге,
Где волчий вой и выстрелы охот.
Я вынес в сапогах по пуду влаги
Из тех болот.
Но никогда, – вы слышите? – ни разу
Не доводилось мне, приняв труды
Иль учинив по резвости проказу,
Лечь без еды.
ОТЕЦ ЕГОРИЙ НОСОВ
Поев салат с цикорием,
Испив кагора рюмку,
Я под отцом Егорием
Свою нащупал сумку.
Подслеповато в трапезной,
Лишь стол от свечек розов.
Вот в темноте арапистой
И промахнулся Носов.
- Куда ж уселись, батюшка?
Тут – клюква.
- Клюква?.. Ох-ма!..
(Почувствовал видать уж как,
Что мягко. Мокро токмо).
Содвинул доску с досточкой.
Присел теперь на доски.
Но чует каждой косточкой,
Что оченно прежестки…
Сначала было, стало быть,
Хоть мягко, да мокренько.
А после стало, стало быть,
Хоть сухо, да тверденько.
Случиться б тут философу
Для пущего блаженства,
Он недоступность Носову
Раскрыл бы совершенства.
МОЙ ПОРТРЕТ В БУДУЩЕМ
Прекрасный старец пышно распустил
Волнистых прядей лунные седины
И на салфетке тайно начертил
Какой-то знак, но лишь до середины…
А что сокрыл символ в себе, увы,
Того в веках не разгадать и Канту.
И светския склонили гривы львы
В знак уваженья к дивному таланту.
БАРОНОВА ШИШКА
(как будто с тевтонского)
Уперев основанье копья
В толстый панцирь, литые пластины,
Поскакал ты, отвагой кипя,
К туче тел, что звалась: сарацины.
Поплотнее забрало надвинь,
С басурманскими стрелами ссорясь.
Грозных глаз нестерпимую синь
Убери за железную прорезь.
Пусть, как крылья, летят за тобой
Золотые германские нивы,
Добрый Аугсбург, озерный прибой,
Табунов шелковистые гривы,
Чтоб тебя устрашить не могло
Даже алое месиво битвы,
Чтобы юная дева Марго
За тебя возносила молитвы.
Крест Господень – да будет он свят! –
Отвоюешь неробкой рукою
И с триумфом вернешься назад,
Как оно подобает герою.
Слава тем, кому лично пришлось
Бранным подвигам выведать цену!
Прободав сарацинов насквозь,
Ты влепился в какую-то стену.
Та стена оказалась холмом,
Одиноко стоявшим в пустыне,
И глубокая вмятина в нем
О тебе повествует отныне.
У тебя же напротив того
Шишкой радужной лоб разукрашен.
Нет подобного ни у кого
Среди наших размашистых пашен.
Хоть любого спроси школяра,
Скажет каждый баварский мальчишка,
Что в далекой пустыне гора
Носит имя: Баронова Шишка.
КАБАЛЬЕРО
(как будто с гишпанского)
Неуклюжие сутульцы, толстоикрые идальго
И обжоры-жабоносцы – кособрюхие красавцы,
Кривоногие, как раки, шаркуны Эскуриала,
Чьи разболтанные длани провисают до колен!
Все, что можно, отнимите у меня: перо и шпагу,
Имя, слуг, поместье, славу; откажите в променаде;
Заслоните путь к Мадриту. «Никаких аудиенций
У епископа Севильи!» На гитаре шестиструнной
Оборвите бас гудящий, распилите кастаньеты,
Шляпу в пыли изваляйте и коня меня лишите,
И любовь мою разбейте, а меня, сковав цепями,
Заточите в замке горном, в монастырском каземате
И отца иезуита не пускайте исповедать
Мою душу перед Богом! Как хотите. В вашей власти
Растащить меня на строчки, заучить по эпиграммам,
Выдать за свое, а после, при Дворе снискать улыбки
Юных донн из пышной свиты мецената-венценосца.
Но одно вам не по силам. Все старанья будут тщетны.
Вы не сможете во веки подражать моим манерам,
Что исполнены природным благородством. У кургузых –
Грациозность кабальеро, поз изысканность и четкость,
Элегантность поворотов? Вам ли музыка движений,
Фантастическая гибкость и пластичность олимпийца?
Или вашим торсам тучным, неподвижно, как торосы,
Забивающим пространство, спорить с талией творца
Изумительных поклонов и расшаркиваний сложных,
Что скорей напоминают церемоннейший балет?
Или вашим ножкам гнутым, кривизне кавалерийской,
Грубым щиколоткам – желтым, как бильярдные шары,
Захотелось потягаться с выточенностью лодыжек
И с упругостью высоких голеней?.. Да ведь у вас,
Задрожав, коленки гнутся, коли муха, отдыхая,
Принадавливает складку мятой шляпы. А подошвы,
Если босы, то, пожалуй, нечувствительны и к углям.
Вам ли с вашею походкой, с приволакиваньем вялым
За собой носка тупого и с хожденьем на пятах,
С заплетаньем вензелями ног вослед глотку мадеры, -
Говорю в последний раз: достославнейшие доны
Педры, Паблы и Диеги, Мануэли, Аугусты,
Рафаэли, Федерики; вам, Антонио, Рамоны,
И Мигели, и Луисы и тебе, Хуан с Жозепой,
Вашим тягостным костям поравняться ль со стопами
Скорохода и поэта? Сам Гермес их парой крыльев
Одарил, как вольных птиц! Вам такое и не снилось.
Что угодно, но не это. Ваше – все. А это – дудки.
Вы – кругом. Но тут уж – стоп.
П л о д ы р а з д у м ь я
(из неопубликованного)
Весьма остроумно замечает Фейербах,
что взоры беспутного сапожника
следят за штопором, а не за шилом,
отчего и происходят мозоли.
Козьма Прутков
«Плоды раздумья»
[1] Мне, конечно же, ведомо, что на острове Сицилия находится вулкан Этна, а Везувий – на континенте, близ Неаполя, но сила моих лирических извержений такова, что отдается и на Сицилии.