ПОЛЕ
Еду я разбитым сельским трактом,
скоро ночь уставшего уважит,
и, ворча по-стариковски, трактор
кольца глины на колеса вяжет.
По колдобинам его кидает,
он стихает, а потом, урча,
острый воздух в ноздри набирает
и ползет, качая два луча.
Как устал водитель спозаранку
на костлявых маяться подушках,
верткую удерживать «баранку»,
«Беломор», выплевывать потухший.
Помаячит за окном деревня:
редкий дым да желтый свет в окне.
Одинокий, долгий, откровенный
вой собачий вытянет к луне.
Словно камень в омут, канет споро,
без раздумий канет, без следа,
и речного быстрого узора
не запомнит темная вода.
Небо сине, сумерки лиловы.
От зари — лишь розовая кромка.
И слова о Родине не новы,
даже если сказаны негромко.
Но когда б мне выпало однажды
сделать выбор в памяти моей,
я бы вспомнил эти тракты наши,
рытые ногами лошадей,
а еще — дорожный стук рабочий
и сапог сельповских говорок,
а еще, конечно, как рокочет,
как пыхтит потертый тракторок,
как его кидает меж колдобин
на вечерней тлеющей заре,
где дымок — вдогон ему — подобен
стелющейся стае сизарей.
И не утихает долго-долго
сипловатый рокот старика.
Впереди нелегкая дорога,
и дорога эта далека.